Тагино - страницы прошлого
Виртуальный музей Тагинской средней школы. Часть 1
При копировании адрес сайта указывать ОБЯЗАТЕЛЬНО
|
Из воспоминаний М.Д. Бутурлина (продолжение)
Особое внимание в своих воспоминаниях Бутурлин уделил Вере Чернышёвой, предмету своих юношеских воздыханий: «Красота и привлекательность графини Веры Григорьевны разнились во всём с её сестрою. Раз только в жизни я встретил её двойню в лице болгарской девушки, на ночлеге в Балканах, когда я возвращался с полком из Турции в 1829 году. Брюнеткой можно было назвать графиню Веру Григорьевну лишь по глазам и оттенку волос, но белизна кожи и постоянный румянец щёк принадлежали блондинке. Глаза были небольшие и кругловатые, но взгляд быть томно-задумчивый и нежный и не изобличающий силы характера и воли, которыми, однакоже, она была одарена. Рот был маленький с припухлыми ярко малиновыми губами: более совершенного ротика не мог бы придумать любой живописец. Движения были плавны, сдержанны и проникнуты негою. Если не было в ней классического совершенства красоты и ничего напоминавшего рафаелевых мадонн, зато тут была женственность; это было такое создание, от которого трудно было отводить глаза». Когда в Сибирь к мужу-декабристу уезжала А.В. Розен, Вера Григорьевна со слезами просила взять её с собою под видом служанки, чтобы она там могла помогать сестре своей... По воспоминаниям современников, очень хороша собой была Надежда Григорьевна, прекрасная наездница и оригинальная красавица. «Графиня Надежда Григорьевна не подходила ни к той, ни к другой из сестёр, – писал о ней Бутурлин. – Роста была мужского, смуглая как цыганка и с сильным киноварным румянцем во всю щеку до самых ушей, с выразительными тёмными глазами, вся её фигура была величава и эффектна». «Царица осанкою, ангел лицом…», – восклицает страстно влюблённый в неё молодой поэт Андрей Муравьёв, воспевший её в стихах «Замок на Ламе». А его брат, известный генерал Н.Н. Муравьёв-Карский, просит её руки, но получает отказ. В то же самое время настойчиво добивается руки чернокудрой красавицы Дмитрий Гончаров, брат жены А.С. Пушкина, однако и его сватовство в 1833 году оказалось безуспешным. В 1834 году Надежда Григорьевна была пожалована во фрейлины, а 1838 году вышла замуж за капитана Генерального штаба князя Григория Долгорукова (см. страницу сайта Князь Г.А.Долгоруков - участник Крымской войны)
"Из всех сестёр стройностью талии наиболее отличалась графиня Наталья Григорьевна", – отмечал Бутурлин. После отъезда старшей сестры Александры к месту сибирской каторги Никиты Муравьёва, Наталья Григорьевна обратилась к императору за позволением делить с сестрой изгнание и лишения. Получив отказ, она деятельно помогала своей сестре - добровольной изгнаннице. В 1834 году Наталья Григорьевна вышла замуж за Николая Николаевича Муравьёва, русского военачальника и дипломата, за взятие Карса во время Крымской войны получившего почётное прозвище «Карский».
Характеризуя Александру Григорьевну, одну из сибирских героинь, автор был немногословен: "Она была выше среднего роста, блондинка, кровь с молоком и широковатого телосложения". Будучи одной из самых знаменитых личностей в семье Чернышёвых, она, конечно, заслуживает особых слов, и мы постараемся на одной из страниц привести необычайно тёплые воспоминания других лиц, хорошо знавших эту замечательную женщину.
Старшая из сестёр, Софья Григорьевна, была фрейлиной двора (1823). Как и все Чернышёвы, отличалась независимостью, простотой и презрением к условностям большого света. По словам графа М.Д. Бутурлина, в молодости своей «степенная графиня Софья Григорьевна вместе с сёстрами с энтузиазмом увлекалась сочинениями лорда Байрона. А.Д. Чертков (будучи уже мужем графини Елизаветы Григорьевны) говаривал, что у добрых де людей висит в изголовье икона, а у графинь Чернышёвых портрет лорда Байрона». В Петербурге к Софье Григорьевне безуспешно сватался Евгений Понятовский, товарищ её брата по кавалергардскому полку, но она уже в довольно зрелом возрасте вышла замуж за участника Отечественной войны 1812 года Ивана Гавриловича Кругликова, унаследовавшего графский титул, герб и фамилию Чернышёвых. (см. страницу сайта Чернышёвы-Кругликовы) С Софьей Григорьевной был знаком А.С. Пушкин, с ней переписывался поэт П.А. Вяземский, опубликовавший в "Полярной звезде" стихотворение "Графиням Чернышёвым". «О нравственных достоинствах всех шести сестёр нечего и говорить, - восклицает Бутурлин, - все они выказали себя безупречными жёнами и образцовыми матерями». Несмотря на наличие штата учителей, графиня лично занималась воспитанием своих детей, вникая в разнообразные детали их внутренней жизни. По воспоминаниям того же Бутурлина, Елизавета Петровна была «женщина с сильным характером, граничившим даже со строгостью в деле семейного управления, и нравственные достоинства детей были воспитаны ею; считая, что распущенность и слабохарактерность не внушают никакого уважения, она сумела вкоренить в дочерях беспредельную к ней любовь, всецело пламеневшую в их сердцах, когда уже они давно сами были матерями семейств. «...Молодые графини приняли меня, как бы родного брата. Все они были веселы, приветливы, любезны, и почти сразу мы стали на «ты», езжали вместе каждый день большою кавалькадою (так как у них был свой завод английских полукровных верховых лошадей), а по вечерам слушали концерты их оркестра. Графиня Елизавета Петровна обходилась со мною, как с сыном, но строгая в своих правилах, прохода мне не давала за мою привычку курить, хотя не иначе, как на открытом воздухе. Кузина моя Лиза, одарена была замечательно обширным сопрано, тщательно обработанным уроками петербургского маэстро Сапиенца[3]; значит, в этом отношении, мне была с ней, как говорится, лафа, и мы певали вместе по целым почти дням. Наступила осень, и мы выехали из Тагина через южные губернии...»
Возвращаясь из Италии в начале 1827 года, Бутурлин вновь заехал к Чернышёвым, которые в то время жили в Москве, в доме Тургенева на Самотечной Садовой. «Радостна и печальна была моя встреча с Чернышевыми, – вспоминает граф. – Как горестно было смотреть на это столь недавно ещё счастливое семейство! Графиня Елизавета Петровна была разбита параличом в обе ноги и в правую руку. В первое время после ареста в Тагинском её доме сына и зятя, она лишилась языка; но, когда мы приехали в Москву, это уже пришло, хотя и не совсем. Александра Григорьевна Муравьева жила в Петербурге, в ожидании решения судьбы обожаемого мужа; когда же он отправлен был в Сибирь, то она при мне прискакала к матери на одну только ночь (которую, это я хорошо помню, она провела лёжа на полу, рядом с материнской кроватью), и поспешила догнать мужа на этапе по Ярославской или Владимирской дороге. Если не ошибаюсь, Никиту Михайловича Муравьева не вели по пересылочной пешей команде, но его вёз жандармский офицер. Тайком от всех, с Александрою Григорьевною поехали до Ярославля сестры её, графини София, Наталья и Вера Григорьевны для свидания и прощания с их братом и зятем. Без мужчины неловко было им ехать, и потому в этой печальной поездке их сопровождал г. Слоан[4], принятый уже в этой семье, по рекомендации моей матери, как свой человек. Одной гр. Елизавете Григорьевне пришлось отказаться от этого утешения: надо же было кому-нибудь оставаться дома при убитых горем стариках-родителях. Молодые графини Чернышевы любили не только своего зятя Никиту Михайловича, но и разделившего его участь брата его Александра Михайловича Муравьева. Все они, нечего греха таить, за исключением 13-летней гр. Надежды Григорьевны, занятой уроками с её гувернанткой мисс Девис, были тогда в экзальтированном настроении духа, не исключая и степенной графини Софьи Григорьевны, которой уже было под тридцать лет: они смотрели на опозоренных брата и зятя, как на жертвы самодержавного произвола, и сочувствовали, без трезвого анализа, идеям, целью которых было, как они воображали, благо отечества. Настроение этих молодых натур весьма извинительно; надо принять в соображение, что они были предоставлены самим себе: мать лежала в параличе в своей спальне, а растерявшийся от совокупности моральных потрясений отец бродил по дому, едва замечая, что происходило вокруг его. Ходит, бывало, он задумчивый и молчаливый, нигде долго не засиживаясь; взойдёт на минуту к больной жене, а оттуда присядет к фортепианам в зале, возьмёт три-четыре меланхолических аккорда, соскочит со стула, поцелует в голову какую-нибудь из находившихся вблизи, плачущих при виде отца дочерей, и снова убежит на свою половину, где проводил большую часть дня, выходя лишь к семейному обеду. Вместе с этим он впадал в детское почти умосостояние и занимался (как мне рассказывали посторонние лица) составлением коллекции чубуков с янтарными мундштуками. Нечего и говорить, что в этом состоянии он был неспособен ни к каким серьёзным, ни даже хозяйственным занятиям, и всем домом и имениями заведовал старый его и графинин друг и сосед по Орловскому имению, Яков Фёдорович Скарятин. Сердце замирало, глядя на это беззащитное и как бы осиротевшее прежде времени семейство». <...> «В последних числах марта 1827 года я отправился один (в первый раз жизни) в Орёл. Было мне тогда отроду 20 лет без нескольких дней. Я рвался на службу, но сознаться должен, что говорил по-русски со многими ошибками. Молодые графини Чернышевы, смеясь, поправляли меня часто, что самое делали и полковые мои товарищи. Сбылись наконец мои мечты: я облёкся в юнкерский мундир прославленного Павлоградского гусарского полка... В 1828 году, в связи с начавшейся русско-турецкой войной, кавалерийский полк, в котором служил М.Д. Бутурлин, был направлен в Придунайские княжества. «В то самое время, как мы собирались выступать, граф Гр.И. Чернышёв, проезжая чрез Орёл в своё Тагино, с тремя меньшими дочерьми (недавно пред тем состоялись свадьбы графинь Софьи и Елизаветы), просил полковника Пашкова отпустить меня на несколько дней к нему. Выступив с полком церемониальным образом, при звуках трубачей и при неравнодушии, может быть, прощавшихся с нами зимних бальных подруг наших, я с первого перехода поспешил в Тагино. Это ли было то самое Тагино, столь оживлённое, в котором я гостил с г.Слоаном три года перед тем! Граф Григорий Иванович, видимо, слабел и бродил как тень; молодые графини Наталия и Вера предоставлены были совершенно самим себе. При меньшей (Надежде) находилась пожилых лет гувернантка француженка Ганебейн, женщина отличная и с прекрасными манерами. Если она не могла быть опорою, то, во всяком случае, была приличною компаньонкой старшим двум молодым девушкам. Все они были, разумеется, в глубоком трауре по матери. Графини Наталья и Вера были хорошие амазонки, но не было с кем им ездить, и потому в немногие дни моего пребывания с ними я стал учить упомянутую француженку верховой езде. Я было сторговал себе огромного гнедого коня из завода графа Григория Ивановича; но он, узнав о том, подарил мне эту лошадь на прощанье. С тех пор я его более не видал: он умер в начале 1830 года. Чувства мои к прелестной графине Вере Григорьевне не охладевали; давно однако же подозревал я неосновательность надежд на её взаимность, казавшихся возможными перед вступлением моим в полк, когда Чернышёвы жили в Тургеневском доме на Садовой; но не время было при печальном московском недавнем событии домогаться объяснения; казалось мне, что она с некоторого времени как бы избегала оставаться наедине со мною. Теперь предстояла мне разлука на неопределённый срок, сопряжённая с неизвестностью того, что могло случиться со мною на войне, и я порешил не уезжать, не узнав положительно от неё самой, должен ли я отречься от всякой надежды, хотя бы и в отдалённой будущности. Простившись, помнится мне, с вечера со всем семейством, когда утром дорожная телега стояла уже у крыльца, а граф Григорий Иванович не выходил ещё из своей половины, я направился в гостиную; там уже были обе старшие сестры одни. Излишним было бы излагать, что происходило во мне, когда я в последний раз подошёл к графине Вере и умолял её быть со мною откровенною. Взволнованная и в слезах, она подала мне руки и сказала, что ценит вполне мою привязанность к ней, но что иначе, как на брата, и на любимого брата, она не может и никогда не будет смотреть на меня. Отчётливо не помню, что затем произошло; но, кажется, что графиня Наталья, чтобы сократить эту тяжёлую сцену, чуть ли ни выпихнула меня из комнаты… Когда по прошествии десяти лет после рокового этого утра, я встретился с графиней Верой во Флоренции, она давно уже была матерью, а я отцом семейства!»
В 1834 г. Бутурлин женился на Екатерине Ивановне Нарышкиной, дочери калужского помещика. У них родилось двое детей: Анна и Дмитрий. В 1854 г. граф потерял горячо любимую дочь, в 16-летнем возрасте Анна умерла от гриппа, а спустя семь лет, в возрасте 45-ти лет, умерла жена. После смерти жены, выйдя в отставку, остаток жизни Бутурлин провёл в имении жены, в селе Знаменском Калужской губернии, где пишет ряд статей по истории России, а также свои знаменитые мемуары. Граф прожил бурную и, в общем-то, безалаберную жизнь. "На моей стороне были все условия к успеху, – писал Михаил Дмитриевич, – свежие силы, светская готовая обстановка, поддержка в связях, учебное развитие, салонные таланты... Меня приветствовала богатая ожиданиями будущность, но недоставало мне главного: не было силы характера, ни умения управлять собою, чтобы сладить с пылом страстей и увлечений." Дурным управлением имениями и беспечной жизнью, граф растратил большое состояние и существовал в последние годы на пособие, аккуратно высылавшееся из Англии наследниками того самого гувернёра Слоана, который сопровождал его в 1820-е гг. Умер Михаил Дмитриевич Бутурлин 19 ноября 1876 г. в Москве, в городской больнице для бедняков, от рака лица. Согласно его желанию, был похоронен рядом с дочерью в некрополе Казанского Явленского монастыря в Рязани. (см. биография М.Д. Бутурлина) Литература
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
