Тагино - страницы прошлого
Виртуальный музей Тагинской средней школы. Часть 1
При копировании адрес сайта указывать ОБЯЗАТЕЛЬНО
|
Воспоминания И.С. ЖиркевичаНаиболее подробное описание Тагинского имения Чернышёвых даёт в своих воспоминаниях Иван Степанович Жиркевич – российский генерал-майор, участник Наполеоновских войн, Симбирский и Витебский губернатор. И.С. Жиркевич вошел в историю русской мемуарной литературы как автор написанных в 1841-1847 гг. «Записок». Многие рассказы о Тагино тех лет – это цитирование его "Записок". Эти «Записки» печатались в «Русской старине» (1874, т. IX—XI; 1875, т. XIII; 1876, тт. XVI, XVII; 1878, тт. XXII, XXIII; 1890, т. LXVII) и «Историческом вестнике» (1892, № 4).
Иван Степанович Жиркевич родился в 1789 году в семье мелкопоместного смоленского дворянина. С пятилетнего возраста проходил учёбу в Императорском сухопутном шляхетном кадетском корпусе (Санкт-Петербург). В ноябре 1804 года, после десятилетнего обучения был выпущен подпоручиком в лейб-гвардии Артиллерийский батальон. В шестнадцать лет принял боевое крещение в битве под Аустерлицем 20 ноября 1805 года. За отвагу в сражении был награждён орденом Св. Анны 4-й ст. на шпаге, Аннинским оружием. За участия в войне 1809 года против шведов награждён золотым оружием с надписью «За храбрость». Участвовал в Бородинском сражении в составе лейб-гвардии Артиллерийской бригады и был награжден орденом Св. Владимира 4-й ст. с бантом. За боевые отличия в Заграничных походах русской армии награжден орденом Св. Анны 2 степени (6.10.1813). 04.08.1809 произведен в чин поручика, 13.01.1813 – штабс-капитана, 09.10.1814& – капитана, 01.07.1819 – подполковника, с 28.01.1828 – полковник С 1816 г. служил в ротах артиллерийской бригады. Более трёх лет со своей ротой находился в Орловской губернии; с осени 1818 до середины июля 1819 года был на постое в Тагинском имении графа Г.И. Чернышёва. 11 ноября 1824 г. Жиркевич, по желанию великого князя Михаила Павловича, поступил в Артиллерийский департамент Военного министерства начальником 1-го отделения. Здесь у него возникли столкновения с директором и другими членами вследствие их вопиющих злоупотреблений. Врагам Жиркевича удалось его очернить и, удалив из департамента, запятнать его формуляр отметкой: «...к повышению, по строптивости характера, не достоин». Жиркевич обратился с письмом в великому князю и просил назначить строжайшее следствие над всеми его действиями, относящимися к его департаментской службе. Вполне оправданный, он вновь был приглашен на службу в тот же департамент чиновником по особым поручениям. В 1829 году Жиркевич поступил в Тульский оружейный завод помощником командира. В 1834 году был принят на службу в МВД статским советником. 5 марта 1835 Иван Степанович был назначен Симбирским гражданским губернатором, но в Симбирске пришелся не ко двору. Он не брал взяток и подарков, подчеркнуто дистанцировался от симбирского общества в балах и развлечениях, давая понять, что ценит в людях их деловые качества и пользу, приносимую государству и ближним. Государь, посетивший Симбирск, остался доволен деятельностью Жиркевича, однако Именным Высочайшим указом от 27 июля 1836 г. перевёл его в Витебск гражданским губернатором «с переименованием в генерал-майоры». Человек энергичный, прямодушный, резкий, ратовавший против злоупотреблений со стороны лиц власть имущих, против казнокрадства, против самовластия духовенства, И.С. Жиркевич не надолго мог ужиться с окружавшими его по службе людьми; уже 1 сентября 1838 года он подал в отставку. После отставки И.С. Жиркевич поселился с семьёй в Полоцке. В 1848 году Иван Степанович скончался во время эпидемии холеры. В марте 1816 года Жиркевич был направлен командиром в 58-ю батарейную роту, расквартированную в Орле, под начало генерал-майора Эйлера. В 1818 году его роту перевели в село Тагино, имение Чернышёвых. А произошло это при следующих обстоятельствах. В то время многие запасные воинские части были расквартированы по крупным имениям поблизости от губернского города. Тагино, расположенное на военно-просёлочной дороге, идущей из центра на юг, не было исключением. В имении графа Чернышева расположилась 59-я легкая рота, которой командовал капитан Гаврила Шишкин. По воспоминаниям Жиркевича, "этот человек был самой черной души, и не было подлости, на которую бы он не был способен. На себя надевал по нескольку орденов произвольно, не имея на то никаких прав. Солдат своей роты отправлял в Малороссию верст за 200, в свое имение, для работ. До смерти загонял сквозь строй несколько человек, показав их умершими. От крестьян разными изворотами домогался провианта, следуемого на солдат, обращая оный в свою пользу. Сделав лично связь в доме графа Чернышева с крепостной его девкой, подучил своего человека броситься в ноги графини и просить дозволения перевенчаться с ней и затем открыто продолжал с ней связь. Будучи сердит на графиню за то, что она видимо старалась его избегать, никогда не выходя из своих комнат в редкие его посещения к ним, он дозволил себе сыграть с ней варварскую и подлую шутку. Квартира его была расположена в деревне, по другую сторону озера, в саженях трехстах от дома Чернышевых, но так, что из окон помещичьего дома все можно было видеть, что делается под окнами его квартиры. Зная, что графиня вставала обыкновенно довольно рано, часу в шестом, он в самое это время послал с непременным приказанием доложить графине, чтобы она не тревожилась, если услышит барабанный бой, так как перед его квартирой будут гонять сквозь строй несколько человек. Действительно, вскорости барабаны затрещали. Графиня, нервная женщина, как была в одном платье, бросилась пешком по грязи, а это было в начале октября, в другую деревню – за 6 верст и до того перепугалась и вместе с этим простудилась, что в тот же день слегла в постель, опасно заболев". Графиня Елизавета Петровна после этого просила Эйлера сменить Шишкина. Вскоре генерал прислал в Тагино другую роту, которой командовал Жиркевич. Ниже приводятся воспоминания Жиркевича о его пребывании в имении Чернышёвых. (Отдельные фрагменты выделены мною. – И.К.) «…Меня приняли с распростёртыми объятиями, всё семейство обошлось со мной, женой и всеми моими офицерами, как родные, и я не знаю, чтобы когда-нибудь можно было иметь более покойного и приятного постоя, которым мы все пользовались. У Чернышевых я простоял до окончательного разделения запасных рот по бригадам, т. е. до половины июля 1819 г. В это время я был произведён в подполковники, 1 июля 1819 г. Семейство Чернышевых, кроме мужа и жены, заключалось из одного сына и шести дочерей, и с ними вместе жила 90-летняя старуха, мать графини, генеральша Квашнина-Самарина. В буквальном смысле могу сказать, что с прибытием моим оно умножилось мной и женой моей, ибо мы никогда не расставались, целые дни проводя вместе. Обыкновенно утром, часу в девятом, две или три молодые графини являлись к нам, уводили или увозили мою жену. К обеду в дом я приходил со всеми моими офицерами и расходились оттуда никогда не ранее 10 часов вечера, а иногда за полночь. Каждый день музыка, танцы, прогулки верхами, в экипажах, устройство разных сельских забав, партия в вист или в бостон, – наполняли целый день и не давали возможность заметить, как он быстро пролетал, сменяясь другим, еще более приятным, а старики Чернышевы, наидобрейшие люди, баловавшие всех нас, как детей своих, из всех сил старались доставлять наибольшее развлечение, тем более что и сами любили таковое. Для солдат моих по постою была сделана уступка всей крупы и по 12 фунтов муки в месяц с человека, что шло на их артель, а летом им давалась легкая земляная работа или кошенье, с платой и с угощением. Для моего дома и для офицеров ежедневно высылалось из конторы все довольствие: хлеб, крупа, мясо, вино, масло, яйца – словом, все, что нужно в хозяйстве, и это отдавалось людям и фельдфебелю, ибо за все семь месяцев я не помню и не знаю, чтобы кто-либо из офицеров не обедал двух раз у графа. В день именин жены моей, 21 апреля, из соседних деревень утром приехало ко мне несколько ротных командиров и офицеров других рот; я приготовил для них завтрак, не предполагая их задерживать к обеду, рассчитывая сам отправиться обедать к графу, где тоже одна из дочерей была именинница. Но как изумился я, когда часу в десятом увидел целый поезд из графского дома с цветами ко мне. Графиня с матерью в кабриолете, граф с дочерьми пешком, и у каждого на руках по горшку роз или букету цветов. Позади несколько ливрейных слуг с носилками, установленными всеми возможными пирогами, соусами и др. кушаньями, и все это явилось у нашего порога с упрёком, "что я зову к себе друзей издалека, а о ближайших или забыл, или не хочу видеть!". Пир пошёл горой, и далеко за полночь мы расстались.
Граф жил вельможей, на большую ногу, если не с роскошью, то во всём виден был большой достаток. Дом и все надворные строения были прочные, каменные и с красивой наружностью, сад большой, с подстриженными тенистыми аллеями, клумбами, полными цветов, содержимый в большом порядке цветочных, фруктовых с персиковыми, абрикосовыми и сливными деревьями, посаженных в грунт и в кадках, виноградных оранжерей и ананасных теплиц имелось несколько; кроме того, находился громадных размеров грунтовой сарай, в котором посажены были шпанские вишни, и надо правду сказать, что после Тагина нигде мне не приводилось видеть такое изобилие и есть таких вкусных и сочных фруктов, в особенности персиков, известных под названием «Венусов» (Venus). Их ели и утром до обеда и после обеда, они, можно сказать, не сходили со стола, кроме того, всякий, кто бы ни пожелал, шёл в оранжерею или в грунтовой сарай и срывал сам с деревьев плоды, и все-таки их было в таком множестве, что гости, бывавшие у Чернышевых, массами отвозили к себе домой. А приезд гостей к ним был не малый; граф славился своей приветливостью и своим хлебосольством далеко. В известные дни в году, в именины жены и свои, у них собиралось на конюшнях до 500 коней приезжих гостей, которые пребывали не день, а два, три, а иногда и более. Тут развлечения сменялись одни другими, устраивались танцы, катания на озере днем и ночью с песенниками, музыкой, бенгальскими огнями, сжигались блестящие фейерверки, а угощениям не было конца. Не проходило дня, чтобы кто-либо из соседей не приезжал к ним, так что положительно можно сказать, Чернышёвы за всё время моей стоянки у них ни одного дня не были одни дома. Себя, жену и офицеров я тут не включаю, так как мы смотрели на себя, как на членов этого милого семейства. Многочисленная прислуга и такая же дворня содержалась хорошо, отпускалось им все в изобилии, и она не представляла тот грустный вид нищеты, какой мне довелось впоследствии видать у других помещиков. Крестьяне, не обремененные очень работой, тоже были довольно зажиточны, судя по тому количеству сложенных одонков хлеба,[2] которое я нашел уже зимой, в январе месяце, а равно по тем постройкам, которые принадлежали крестьянам.
Граф входил весьма мало в хозяйство, а всем распоряжалась графиня. Она назначала работы, проверяла конторские отчеты, управляющего, занималась постройками, садом, фабриками, которых было несколько, но самая замечательная из них полотняная, ткавшая превосходное столовое белье и английского пике одеяла. Лечила сама больных в устроенном ею лазарете, всюду вникала бдительным оком и находила время разделять наше общество и оживлять его своим присутствием. Трогательно было смотреть на отношения, которые существовали между мужем и женой, как они обоюдно старались сделать друг другу приятное и с какой неподдельной радостью глядели на доставленное удовольствие. Остальные члены семейства жили между собой тоже в большой дружбе и боготворили своих родителей, в особенности отца... ...Как-то раз после обеда мы отправились в лес для прогулки, и графиня приказала, чтобы к возвращению нашему, часа через два, был бы приготовлен чай на балкон, рассчитывая вернуться немного ранее домой для некоторых хозяйственных занятий. Въехав в лес на длинной долгуше,[3] в которой могло легко поместиться до 18 человек, мы шагом подавались вперед, наслаждаясь вечерней прохладой и весело разговаривая между собой; граф был с нами, едва мы въехали на довольно большую поляну, как нас поразило неожиданное зрелище. Посреди поляны возвышалась большая, изящно убранная палатка, вся в зелени и цветах, взятых из графских оранжерей, обвешанная вся разноцветными фонариками. В палатке и кругом её виднелось много народу, который с криками приветствовал наше появление. Подъехав ближе, мы встречены были музыкой и знакомыми соседями, приехавшими по настоятельной просьбе графа, в самых простых домашних костюмах, не в дом, а прямо к шатру, куда граф объявил, что к такому-то часу привезет своё семейство, которому он хотел сделать сюрприз, устроив неожиданный пикник. В лесу были разбиты другие небольшие палатки для играющих в карты, для куренья, а в прочих разливали чай и стояли фрукты и разные прохладительные напитки, а из самой большой палатки раздавался непрерывный стук ножей, возвещавших, что возбужденный желудок гостей, чистым воздухом и моционом танцев, в скорости получит вожделенное удовлетворение. Лошади и люди приезжих размещались у устроенных для сего коновязей, тоже в лесу, около которых горели громадные костры. Вся эта проделка графа так была им устроена скоро и тайно, что, кроме его и управляющего, им посвящённого для приведения в исполнение некоторых его распоряжений, никто в доме до последней минуты и не подозревал. Нечего и говорить, как все веселились на этом импровизированном вечере, и только когда солнце поднялось уже высоко, решились покончить танцы и разъехаться по домам, благодаря от души милого графа за доставленное всем удовольствие. Много было делано графом и других сюрпризов и неожиданностей, но все доказывали доброту и приветливость его, так как все они клонились к тому, чтобы доставить удовольствие лично одному или вообще всему обществу, и теперь, повторяю вновь, память об этом почтенном семейств и стоянка у них навсегда составляют мои самые светлые воспоминания. Наконец, пришло время разлуки нашей со столь приветливыми хозяевами, рота моя поступила в состав 10-й артиллерийской бригады и поход назначен в Калужскую губернию, в село Недельное. Распоряжения мои к выступлению начались тем, что я пожелал купить верховую лошадь на заводе графа; графиня предложила мне за 300 рублей такую, которая, по дешевой цене, стоила не менее 2000 рублей, и вместо денег взяла с меня стоги сена, заготовленные на лугах графа для моих собственных лошадей и для подъёмных. Накануне моего выступления граф сам привёз ко мне большое количество провизии, состоявшее из холодных пастетов, жарких и всех возможных вин, с расписанием, что употреблять на каждом ночлеге и растахе[4] вплоть до Недельного. Жене моей привёз в подарок большой ковёр, стоивший рублей 500, два куска тонкого полотна, несколько скатертей и одеял его фабрик. Три дня кряду пред этим семейство Чернышёвых со мной и с офицерами не разлучалось ни на час, и когда мы уже совершенно простились с ними, со слезами на глазах за все их ласки и доброе к нам расположение, граф сказал, "что он еще не прощается"! Но я, зная, что рота выступает завтра в 3 часа, а граф никогда не встает ранее 9 часов, принял это за простую любезность и, возвратясь домой, приказал роте, чтобы она выступила в назначенный час, а сам преспокойно проспал до 5 часов утра. Но каково же было мое удивление, когда мой камердинер мне объявил, что граф с третьего часа утра здесь и сидит в палисаднике, под окнами. – Зачем же ты меня тотчас не разбудил? – спросил я. – Нельзя было, сударь. Граф мне пожаловали 25 рублей, чтобы я не смел вас беспокоить, а если разбужу, то обещал 10 палок. Тут мы еще раз простились с милейшим графом, которого, к сожалению моему, мне пришлось вновь встретить в горькую для всех их минуту». * * * Литература
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
