ИСТОРИЯ ОДНОГО ДОНОСА

(Из жизни Никиты Борисовича Пушкина)

Илья Куприянов

Морозным январским утром 1708 года на пороге одной из московских аптек нашли подмётное письмо. Запечатано оно было сургучом и адресовалось государю. Письмо доставили в Преображенский приказ, ведавший политическим сыском. В доносе назывались многие знатные фамилии. Одни обвинялись в укрывательстве беглых крепостных, другие – во взятках и самовольстве. Так, о боярине Алексее Салтыкове, ведавшим Судным приказом, говорилось, что он по ночам приезжает в приказ и «из опальных пожитков выбирает алмазы». Доносили на бояр и их жён, которые противились петровским реформам: "Да они ж, бояре, другому указу не послушны учинились, об русском платье. Как ты приедешь к Москве, то при тебе ходят в немецких платьях, а без тебя все боярские жены ходят в русском платье и по церквам ездят в телогрейках, а наверх надевают юбки, а на головах носят не шапки польския, а неведомо какие дьявольские камилавки , и все ругают указ твой государь… и смеются и называют недобрыми женами тех, кто ходит по твоему указу. Прикажи государь послать по дворам и вели те камилавки отобрать и бояр допросить для чего противны жены их твоему указу".

На первый взгляд кажется странным, что в доносе о государственных преступлениях говорится про то, кто как одевается. В действительности дело было серьёзное. Начиная с 1700 года, вышел ряд указов, запрещавших иметь бороду и носить русскую одежду: «Для славы и красоты государства и воинского управления, всех чинов людям, опричь духовного чина и пахотных крестьян, платье носить венгерское и немецкое… и ездить на немецких седлах». Желающие жить «по старине» должны были платить штраф от 30 до 100 рублей. И даже с крестьян, привозивших в город продукты или дрова, у городских ворот взималась пошлина – 2 деньги за бороду и до двух рублей за русскую одежду. Но особенно строг закон был по отношению к портным и торговцам. Доходило до абсурда. Так, немецкие сапоги, шившиеся на канте, без гвоздей, не выдержав российского бездорожья и грязи, быстро разваливались, и сапожники в тайне продолжали подбивать подошвы скобами и гвоздями. Чтобы покончить с такими «вольностями», был объявлен строгий указ: «У кого найдутся сапоги и башмаки с подбоем, те будут штрафованы, а купецкие люди, которые будут держать у себя такие скобы и гвозди, будут сосланы на каторгу, с конфискацией их имений».

Стремясь приобщить русского человека к западноевропейской культуре, Пётр силой навязывал своим подданным иностранные обычаи, не считаясь ни с традициями своего народа, ни с климатическими условиями. Естественно, у реформ было много противников. В таких условиях одежда человека становилась символом, определявшим отношение её владельца к внутренней политике царя.

В письме был также донос на некоего Венедикта Данилова, проживавшего в доме княгини Троекуровой. О нём говорилось, что он «шестипалый», еретик и богоотступник, что у него «под пяткой выжжен крест травами» и что он имеет злой умысел на здоровье и жизнь Петра. (Примечательно, что при освидетельствовании Данилова у него действительно нашли по 6 пальцев на каждой ноге.)

Как видим, в письме содержались сведения, на первый взгляд совершенно не связанные друг с другом. Однако, как выяснится впоследствии, все они имели отношения к семье Никиты Борисовича Пушкина.

Донос в той части, где упоминалась влиятельная московская знать, был оставлен без рассмотрения, зато обвиненного в ереси Венедикта Данилова вскоре арестовали и доставили в Сибирский приказ для разбирательства.

Прошёл год, другой, а дело не двигалось. Измученный неволей и неизвестностью, Венедикт в июне 1710 года подал челобитную, в которой просил продать его имение и на выручен­ные деньги объявить награду тому, кто выступит свидетелем по его делу. Прошение было удовлетворено, и вскоре на всех городских воротах появился указ, «чтоб те люди, кто положил письмо или кто о таких ведает, к розыску явились, и за то дано будет государево жалование денег тысяча рублев, кто из них прежде явится, тому и отдано будет, и те деньги дать, продав по челобитной Веденихта Данилова его деревни и двор и пожитки».

Как только у подследственного появились деньги, ему было разрешено выходить в город и даже бывать дома, правда, под присмотром караула и с обязательным возвращением в приказ с наступлением ночи. Недели через три к Венедикту подошёл подьячий Герасим Воронов и поведал на словах, что письмо то писал тагинский поп Алексей Фёдоров в доме Никиты Пушкина, по повелению жены его Акулины. Однако давать письменные показания подьячий не спешил.

Опасаясь, что причастные к доносу люди скроют Воронова от следствия, Венедикт вызвал караул и силою привёл свидетеля на потешный двор. И тут произошло неожиданное – подьячий стал наотрез всё отрицать: «И о письме он не ведает, и Веденихту он ничего не говорил, и зачем в приказ его привели, того он не знает». После допроса Воронова отпустили, а Данилова велено было по-прежнему держать под арестом, пока он не предоставит достоверных свидетельств. Позже подьячий так объяснял причину своего запирательства: «Насильным приводом тем учинил он, Веденихт, ему досаду, потому что про того попа сказывал он ему из доброй воли, а не из неволи». Однако подлинная причина была в другом. Поведение людей во многом определялось порядком рассмотрения судебных дел того времени.

Большинство дел XVIII в., имевших какое-либо отношение к государственной безопасности, начинались с извета, т.е. доноса. Донос рассматривался как гражданский долг, и его процедура регламентировалась действующим законодательством. Человек, ставший свидетелем какого-либо крамольного поступка или слов, и сообщивший об этом властям, мог рассчитывать на денежное вознаграждение. Однако извет необходимо было сделать в течение трех дней после события, в противном случае изветчик сам попадал под подозрение как возможный соучастник. Кроме того, извет необходимо было доказать. Как только донос поступал в приказ, изветчик подлежал немедленному аресту, и начинало действовать правило: «доносчику – первый кнут». Если доносчик продолжал настаивать на своем, то производился арест обвиняемого и свидетелей. Для проведения допросов и очных ставок и обвиняемый, и изветчик, и свидетели содержались в тюрьме в течение всего следствия, которое могло продолжаться нескольких лет. Важнейшим средством дознания являлась пытка, причем пытали не менее трех раз. Если при этом подследственный не менял показаний, новая пытка не применялась. Если же показания хоть немного менялись, человека вновь пытали три раза – пока не получали устойчивых ответов. Если изветчику не удавалось доказать свое обвинение, он подлежал жестокому наказанию за ложный донос. Роль же свидетелей заключалась не только в том, чтобы подтвердить или опровергнуть обвинения, но и объяснить, почему они сами вовремя не донесли на обвиняемого. Система доносительства, охватившая всю страну, порождала атмосферу всеобщего страха. Люди боялись и донести, и не донести, боялись быть наказанными за то, что не донесли первыми. И в том и в другом случае они могли оказаться в застенке

Как видим, Герасим Воронов оказался в трудном положении: с одной стороны, обещанная награда (тысяча рублей – по тем временам деньги очень большие), с другой стороны, заключение под стражу как свидетеля. Что такое тюрьма, Герасим уже знал, так как всего месяц назад с большим трудом освободился из Судного приказа, где провёл целых два года по другому делу. И подьячий решил выждать, пока не отыщется тот самый тагинский поп Алексей. Когда же поп был доставлен в приказ, Герасим написал подробное «доношение» на Акулину, жену Никиты Пушкина.

Как пересеклись жизненные пути стольника Никиты Пушкина и подьячего Герасима Воронова?

Никита Борисович был крепким стариком. Несмотря на свой почтенный возраст, он продолжал исполнять государевы поручения. В 1706 году, когда ему исполнилось уже 87 лет, из Разряда[1] пришёл приказ: велено быть в Белёве и других городах для сбора пошлинных денег. Для ведения записей по тому делу вместе с Пушкиным поехал подьячий Поместного приказа Герасим Воронов.

Приехав в Белёв, Пушкин немало был удивлён: в этом провинциальном городке весь народ ходил «по старине», словно о петровских переменах не слыхивал. Будучи человеком строгих правил, он послал в Земский приказ грамоту: «В Белеве воевода и всяких чинов люди платье носят русское и бород не бреют, и Великого Государя казны ничего не собирается». Вскоре из столицы доставили указ: с тамошних жителей, кто хочет носить бороды, собирать пошлину, а за русское платье – штрафовать. Пушкин зачитал указ горожанам, но те «учинились ослушны» и вопреки указу продолжали торговать русской одеждой.

О дальнейших событиях мы узнаём со слов Акулины Пушкиной: «После того муж ея, в рядах у торговых людей русское платье осмотря, лавки запечатал, а подьячий Гарасим Воронов те лавки без ведома мужа ея ночью распечатал и тем людям то платье отдал, а как муж ея про то уведал и за такое его воровство держал его скована многое время и хотел ему за то учинить наказание, бить кнутом».

Эта ссора, по мнению Акулины, и послужила причиной, по которой Герасим оговорил её. Сам подьячий категорически отрицал, что Пушкин когда-либо сковывал его цепью. Трудно сказать, был ли этот конфликт в действительности или нет. Учитывая обычаи того времени, скорее всего всё-таки был, но фатальных последствий эта ссора не имела. Когда после Белёва Пушкин поехал в свою орловскую вотчину, село Тагино, то пригласил к себе в гости и Воронова. Здесь, на живописных берегах Оки, Герасим вместе со своей женой провёл целое лето. Следует отметить, что Никита Пушкин был крёстным отцом детей Вороновых, что также говорит о близких отношениях двух семей.

Как свидетельствуют документы, подьячий оказывал Пушкиным немалую помощь в оформлении челобитных и прочих бумаг, в частности, при решении земельных споров. Судебную тяжбу Никита Борисович вёл с Алексеем Ивановичем Троекуровым, чьё имение граничило с его тагинской вотчиной. Троекуровым принадлежали обширные земли к западу от Оки, включавшие Воронец, Берёзовку и Гнилец[2]. Никита Пушкин обвинял соседей в том, что они выстроили свою деревню Гнилец на его, Пушкина, земле. Из-за малолетства князя Алексея Троекурова всеми делами ведала его мать, Настасья Васильевна. Судебное разбирательство длилось несколько лет, и тяжбу эту впоследствии Никита Пушкин проиграл. Возможно, сказалось предвзятое отношение А.П.Салтыкова, ведавшего Московским судным приказом. (Не поэтому ли в подмётном письме имя Салтыкова указывалось одним из первых?)

Что касается подьячего Герасима Воронова, то его помощь Н. Б. Пушкину вызвала большое неудовольствие Троекуровых, и те написали на него челобитную в Судный приказ. По этой жалобе Герасима арестовали, и, как мы уже знаем, он более двух лет провёл в тюрьме. Содержали его в одиночной камере, «на большой цепи». Пытками и голодом из него выбили показания на Михаила Кологривова, брата Акулины Пушкиной: «Говорила Никитина жена Пушкина, что хотят быть к ним разбойники большим собранием и дом их сжечь, а их побить до смерти, а ружье де их воров не берет…и будто Михайло Кологривов брал из церкви миро[3] и помазал им ружья, и они де воры против силы Божьей не смогут противиться».

Кологривова вызвали «для роспросу», но тот спрятался в доме Пушкиных. Поставленный к дому караул заметил его и доставил в Судный приказ. В приказе Кологривова «расспрашивали» около двух лет. Воронов впоследствии раскаялся, назвал свои показания оговором и подал несколько челобитных о пересмотре дела, однако Салтыков отказался их принять.

Самого Воронова продержали в том же приказе до конца мая 1710 года. И неизвестно, сколько бы он ещё там просидел, если бы не решился на одно рискованное предприятие. Герасим вдруг потребовал, чтобы его «объявили царскому Величеству», так как он имеет сведения по некоему государеву делу, но какому – не сказал. Царю, конечно, подьячего не представили, но отправили в потешную избу – царскую канцелярию в селе Преображенском, а оттуда к московскому коменданту князю М.П.Гагарину. На допросе Герасим показал на князя Троекурова и думного дворянина Ловчикова, укрывавших у себя беглых крепостных. (Как увидим далее, речь шла о крестьянах Н.Б.Пушкина, бежавших из села Тагино). После этого Воронова отпустили на поруки. Видимо, за него поручился сам князь Гагарин.

Все эти тяжбы и разбирательства, по всей вероятности, породили у Пушкиных и Воронова взаимные обиды. Но не они стали причиной доноса на автора подмётного письма. Свидетельствуя против Акулины Пушкиной, Герасим в основном ссылался на то, что слышал из её уст. Так как подьячий был частым гостем в доме Пушкиных и, по его же словам, нередко оставался там «почивать», то разговорчивая хозяйка, не стесняясь, говорила при нём и о своих обидах, и о боярах-взяточниках, и о сочинённом ею подмётном письме. Когда же появилась возможность получить большие деньги (целых тысяча рублей!), подьячий не упустил своего шанса.

Теперь посмотрим, какие события происходили в селе Тагино, вотчине Пушкиных.

Из показаний Алексея Фёдорова: «Отец его и он в селе Тагине жили издавна, и в том селе Тагине был он дьячком, а в попы посвящен он в 1699 году, по челобитной крестьян того села, на место брата его роднаго Кирилы, и служил он в том селе года с четыре, а в 1703 году как Никита Пушкин приехал в то село Тагино и жена его Акилина просила с него и с брата его денег двадцати рублев, а ежели будет тех денег они ей не дадут, то она де хотела их из той вотчины выслать. И он поп Алексей дал ей денег десять рублев, и после того жил он в том селе с полгода, и опасаясь от нее он из того села Тагина, по переходной грамоте перешел в вотчину княгини Настасьи Троекуровой в сельцо Гнилец Орловского уезда и служил там у часовни. А прежде того по Акулинину велению прикащик ея взял у отца его силою девять лошадей, и те лошади и доныне у них».

Акулина Пушкина по этому поводу дала следующие пояснения: «Как он, Алексей, был посвящен в попы, то был прислан к ним в село Тагино коломенским архиереем, чтобы служить в том селе, а их прошения о том не было… тем он, Алексей, учинил им досаду, и муж ея Никита велел прикащику Матвею Истомину его попа из того села выслать, обрав пожитки».

О своём разорении Алексей Фёдоров подал челобитную на Пушкиных. По этой челобитной было проведено дознание, но никаких решений так и не было принято. Дальнейшие события приняли драматический оборот.

Со слов Акулины Пушкиной, в один из дней, когда тагинский приказчик был в отъезде и селом ведали лишь староста да выборные,«он, Алексей, собрался с людьми и со крестьяны княгини Настасьи Троекуровой да с прикащиком и со крестьяны ж думного дворянина Степана Богдановича Ловчикова [4] и с иными помещики приезжал многолюдством в ту вотчину, в село Тагино, для подговору крестьян, и жили они в том селе их с неделю, и взяли силою с помещикова их двора многие пожитки и всякие крепости, а что взято о том в судном Московском приказе писано. Да они же взяли из того села крестьян их с пожитками, прикащик княгини Настасьи Троекуровой с сорок семь человек, Степана Богдановича Ловчикова с семьдесят человек и вывезли в свои вотчины (Гнилец и Ловчиково – И.К.), да он же поп с людьми княгини Троекуровой приезжал в то ж их село Тагин и отогнали многую скотину и убили у них двух человек до смерти».

Узнав, что часть беглых крестьян скрывается в соседнем Гнильце, Никита Пушкин послал за ними своих людей. Тагинские крестьяне разграбили село, разобрали и увезли несколько дворовых построек, но из беглых смогли захватить лишь трёх человек. Разорили и попа Алексея, проживавшего в том селе. Вторично потеряв все свои пожитки, поп с женой и с детьми попытался укрыться в вотчине князя Петра Долгорукова [5], в селе Богородицком, но тагинские крестьяне поймали его на дороге и привели к своему барину. Через три дня Пушкины выехали из Тагино в Москву. Попа Алексея взяли с собой, одного. Семья осталась на попечении его брата Афанасия, служившего также попом при тагинской церкви. Алексея Фёдорова везли в Москву, чтобы сдать в приказ.

К слову сказать, ни священник, ни крестьяне не могли быть главными виновниками беспорядков. Инициатива исходила от самих помещиков, стремящихся обогатиться за счёт соседей. Захват земли и крепостных, не смотря на строгие законы, в то время был делом нередким. Однако почему-то именно вотчина Пушкиных становится объектом посягательства со стороны сразу нескольких помещиков. Возможно, Никита Борисович в силу своего непростого характера перессорился со своими соседями. Но вероятнее всего, у стольника Н.Б.Пушкина не было таких связей и покровителей, как у его титулованных недругов – князей Троекуровых и думного дворянина Степана Ловчикова. Да и сил у девяностолетнего старика не осталось на бесконечные хождения по приказам. И соседи не преминули при случае воспользоваться его слабостью. Однако не стоит идеализировать и самого Никиту Пушкина. Не от хорошей жизни полторы сотни крепостных крестьян, несмотря на грозившие им наказания, в одночасье ушли от него к другим помещикам.

Как же сложилась дальнейшая судьба Алексея Фёдорова? Приехав в Москву, Акулина Пушкина вместо тюрьмы отвезла его в свой дом. Ещё в Тагино у неё созрел тайный замысел: рукой мятежного попа написать подмётное письмо на своих обидчиков и недоброжелателей.

Из показаний попа Алексея:

«Как жил он Алексей у неё на Москве, она Акилина из двора его ни куды не пущала и заставила его писать письмо поневоле, и он то письмо писал с её слов не одно время, строки по три и по четыре, и как он письмо попишет она поила его вином допьяна и с пристрастием заказывала, чтобы он про то письмо никому не сказывал, а если кому скажет, то ввек с женою своею и с детьми не увидится».

Попа Алексея мучили тяжёлые мысли: сообщать о письме или не сообщать? В любом случае неприятностей не оберёшься. В конце концов он решился. Помог случай. Как-то в передней он увидел священника. Это был поп Иван, служивший ранее «при крестах» в московском доме Никиты Пушкина. Хозяин дома не выдал ему жалование за целый год, и тот время от времени заходил за долгом. Когда поп Иван уходил со двора, Алексей догнал его. Сбивчиво рассказав о своих злоключениях, попросил сообщить о нём в какой-нибудь приказ. «Как мне быть? Помоги!» – умоляюще проговорил Алексей. «Поостерегись!» – только сказал поп Иван и поспешно пошёл прочь. Впрочем, такая предосторожность мало помогла отцу Ивану. Позже он также был арестован и, как свидетель, заключён в тюрьму до конца судебного разбирательства.

Алексей Фёдоров прожил у Пушкиных шесть месяцев. Наконец, на первой неделе великого поста Акулина распорядилась отправить попа в село Тагино и там держать его вместе с женой и детьми в городке. (Речь идёт об остроге, построенном во времена татарских набегов). В том городке, «за караулом», поп Алексей провел более года, затем сумел как-то освободиться и вместе с семьей бежал в Богородицкое. Пробыв у Долгоруковых несколько недель, перешёл к Троекуровым, в село Воронец, затем в Турейку, а оттуда в Берёзовку. Несчастного попа гнал страх. До него дошёл слух, что Акулина распорядилась выловить его и отправить в своё подмосковное село Александрово, «и в том селе держать, приковав к стене».

Со слов самой Акулины, поп Алексей, убежав из Тагина, стал разбойничать: «Тому ныне с год (в 1709 г.- И.К.) в день Михаила Архангела он же поп собрався с людьми княгини Настасьи Троекуровой и дождався на дороге крестьян села Тагина, которые были посланы в Севск по строительному делу и которые ездили для дров в лес, всех переграбили и убили до смерти девять человек и над мертвыми телами ругались, губы и носы обрезали и у рук персты пороли, и у лошадей груди вспарывали и вымали сердца и тем мазали ружья».

Случаи, подобные описанному, были в духе того времени. Однако вызывает сомнения, что организатором столь дикого нападения на крестьян был поп Алексей. Во-первых, уже в следующем году крестьяне Воронца написали своей помещице челобитную, чтобы «быть ему Алексею у них в попах вместо вдового попа Федора Васильева». Вряд ли прихожане стали бы просить за попа-разбойника. Во-вторых, Алексей, не скрываясь, поехал с этой челобитной к Троекуровым, в Москву. Будь за ним разбойные дела, он, напротив, постарался бы отсидеться в глуши. Видимо, Акулина Пушкина сознательно искажала факты, чтобы вызвать у судей недоверие к показаниям Алексея Фёдорова.

Впрочем, поп Алексей не избежал ареста. О его приезде в Москву узнал Венедикт Данилов и без промедления, вызвав караул, доставил его в Сибирский приказ как важного свидетеля по делу о подмётном письме. Разбирательство по этому делу длилось несколько лет. Из Москвы и обвиняемых, и свидетелей перевели в Петербург, где продолжались их допросы «при министрах», в Ближней канцелярии. Какое решение принял суд и состоялся ли он вообще – из материалов дела не известно.

Следует отметить, что в материалах дела нет никаких показаний на Никиту Пушкина. По словам попа Алексея, письмо писалось, когда хозяина не было дома. Видимо, донос составлялся без его участия.

---

Примечания: