---

Тагинская экономия под управлением А.Д. Черткова
в 1832-1837 гг

Илья Куприянов

Александр Дмитриевич, приняв экономию, приложил немало усилий, чтобы оснастить хозяйство передовой по тем временам техникой: конными молотилками, механическими веялками и сортировками. И всё же основой сельскохозяйственного производства оставался ручной труд. Огромные посевные площади обрабатывались исключительно сохой, поэтому весенняя вспашка и сев яровых растягивались на  длительные сроки. Так, в 1833 году, благодаря ранней весне, уже к 10 апреля в экономии было посеяно 254 десятины овса и несколько десятин гороха и пищевого мака, однако полностью сев удалось закончить лишь на Троицу, 29 мая (10 июня по н. ст.).

Более производительный конный плуг в наших местах был редкостью. Кузнецы, умевшие его изготовлять, считались искусными мастерами. Крестьяне Тагина и других близлежащих сёл познакомились с плугом лишь в 30-е годы 19 века. В 1833 году, прослышав о его применении в соседней губернии, Чертков приказал управляющему:

«Послать в те места из своих способных людей, человека или двух, для обучения как делать плуги и обращаться с ними. В таковом искусстве, кажется, есть некоторая хитрость, можно что-нибудь за неё и заплатить».

С наступлением осени работы в экономии становилось ещё больше. Предстояло вручную убрать урожай. Сжатый хлеб сначала складывали в копны. (Копна в старину служила мерой урожая и насчитывала 60 – 100 снопов). Затем копны свозились на гумно. В большом сарае, риге, снопы сушили и обмолачивали механическими молотилками и цепами. Обмолот продолжался всю осень и зиму, а при большом урожае затягивался даже до лета. Например, в урожайном 1832 году одной только ржи с 1100 десятин собрали более 14 тыс. копен. Из-за поломки молотильной машины с обмолотом управились лишь к началу сенокоса. Было намолочено более 8 тыс. четвертей ржи (около 1200 тонн) и столько же овса. В современных единицах урожайность ржи составила около 10 центнеров с гектара, что являлось довольно хорошим показателем для тех лет.

До 80% собранного зерна поставлялось на рынок. Перед продажей всю рожь и часть овса размалывали, так как на муку спрос был выше. Для этого в экономии имелось 7 водяных мельниц: 4 - в Тагино (две на реке Оке и две на речке Бобрик), 2 - в Сеньково, на речке Литобеж, 1 - в Хуторе, на р.Оке); мельницы приносили более 1000 рублей годового дохода (за аренду и за помол).

В ряде помещичьих хозяйств появились маслобойные заводы. До этого на продажу выставлялось в основном конопляное семя (оно шло по цене ржаной муки), но гораздо выгоднее было продавать масло и жмых. Крестьяне били масло на самодельных установках, причём не только своё, но и господское, в счёт барщины. Однако выход продукции в условиях кустарного производства был невелик: из 7 пудов конопли получали 1 пуд масла, в то время как на заводском оборудовании – вдвое больше.
В наших краях маслобойный завод впервые был запущен в имении графини Орловой. Узнав об этом, Чертков, стремящийся всячески повысить прибыльность своего хозяйства, послал к Орловой мастеровых людей, чтобы «изучить устройство сего заведения». Вскоре промышленная маслобойня было сооружена и в тагинской экономии.

Оброки и барщина

Крепостные крестьяне, получая от помещика наделы под пашню и сенокосы, должны были выплачивать ему земельную ренту в форме оброка и барщины. Обыкновенно при обложении оброком и повинностями вся сельская община делилась на тягла. Тягло состояло из мужа и жены, а также определённого количества трудоспособных лиц в семье. В тягло обычно записывали мужчин в возрасте от 17 до 55 лет и женщин от замужества до 50 лет. В одной семье могло быть несколько тягол. Семьи в Тагино были большие, в каждом крестьянском дворе проживало в среднем 12-13 человек.

Населённый пункт	Дворов	Муж.душ	Жен.душ	Тягол на оброке
с.Тагин	103	674	680	255
с.Сенково	62	399	398	170
д.Хутор	62	336	335	140
с.Подоляны	76	528	481
Всего	303	1937	1894	565

В Тагино, Сеньково и Хуторе 565 тягол были на оброке, выплачивая (при Г.И. Чернышёве) с каждого тягла по 23 рубля в год, а крестьяне прочих селений были "на пашне" (на барщине).

Повинуясь духу времени, Чертков предложил своим крепостным перейти на денежный оброк, дающий крестьянам некоторую экономическую самостоятельность. Однако только восемь крестьянских хозяйств из Подоляни пожелали перейти с барщины на денежную ренту, согласившихся выплачивать по 45 рублей в год с тягла. Поскольку барщинный труд приносил в господскую казну гораздо больший доход, до 100 рублей с тягла, то Чертков, в конце концов, отказался от своей затеи. (Для сравнения: размер оброка у некоторых орловских помещиков доходил до 90 рублей с тягла).

Плохо приходилось тем, у кого в семье не было мужчины-работника. Так, жил в Сеньково 80-летний старик Дмитрий Малахов и имел при себе сына Моисея, без ног. Дочь Марью барин взял прачкой в свой московский дом. Единственным работником в семье был зять Бирюков Иван. В конце лета, когда уже поспела рожь, заболел Иван и умер. Осталась семья без кормильца. Некому свой хлеб убирать, некого на барское поле послать. Приехал управляющий: барщину, мол, не отработали, придётся урожай забрать. Спасибо, Марья выручила, стала просить за старика. Сжалился барин и распорядился:

«По уважению старости Малахова и по причине смерти настоящего в доме работника предписываю: хлеб, их трудами сеянный на три тягла, весь предоставить в пользу их и от работ господских от одного тягла освободить до весны, употребляя однако ж семейство их в работы и подводы по двум другим тяглам; что касается  казённых повинностей, то обязаны платить их со всех тягол, по имеющейся у них земле».

Пример этот весьма показательный: тягло в отдельных случаях накладывались даже на нетрудоспособных членов семьи; видимо, в этом были заинтересованы и сами крестьяне, так как вместе с тем семья получала и дополнительный земельный надел. И ещё одно немаловажное обстоятельство: даже смерть кормильца не освобождала семью от повинностей до конца установленного срока.

Перераспределение повинностей производилось ежегодно по весне. Сколько у кого в семье было тягол, столько тому наделяли и земли. В начале 19 века пахотный надел в наших местах составлял 5 – 6 десятин.

При низкой агротехнике небольшие крестьянские наделы давали скудный урожай, часть которого к тому же необходимо было отдать помещику в качестве натурального оброка. В итоге у большинства крестьянских семей хлеба оставалось ровно столько, чтобы не помереть с голоду. Приходилось занимать у барина, попадая тем самым в многолетнюю долговую яму.

Чертков Александр Дмитриевич
Худ. П.Рокштуль. 1820-е гг. 

По этому поводу Чертков писал управляющему Тагинской экономией:

«Крестьянам, не имеющим по неурожайности в прошлые года гречи для посева, заимообразно по малости дать разрешаю, но только тем, кто не в состоянии купить, имея однако ж сие дозволение в секрете. А им объявить, что ты делаешь таковую выдачу сам собою без приказания моего, дабы тем отучить их на будущее время занимать в экономии, ибо они с давних лет привыкли к сему, и оттого за многие года доныне состоит на них немало господского хлеба. А сколько раздашь им гречи, то старайся по новому урожаю с первого снопа всю с них возвратить обратно».

Действительно, в последние годы жизни граф Г.И. Чернышёв не брал с тагинских крестьян оброка и раздал им в качестве помощи большое количество зерна. Чертков попытался взыскать этот долг, более 15 тыс. пудов, вследствие чего многие крестьяне оказались на грани разорения.

Конечно, не все крепостные жили бедно. Были семьи, имевшие своих батраков. Об этом красноречиво говорит одно из распоряжений по тагинской экономии:

«…А вдову Ульяну Тараторкину, 20 лет, если она ничем не увечная, отдать замуж или к богатому мужику, кто пожелает, в работницы; также равно и сироту Аграфену Матвееву, 12 лет, до совершеннолетия отдать для работы кому-нибудь из богатых крестьян».

Под влиянием товарно-денежных отношений шло расслоение крестьянства. У кого в семьи было много крепких рабочих рук, кто был «расторопен и не вял в работе», у того от продажи урожая появлялись деньги на расширение собственного хозяйства, на покупку инвентаря и домашнего скота. Имели дополнительный заработок и те, кто владел каким-либо ремеслом: печники, жестянщики, бондари, шорники и др. Например, тагинский крестьянин Минаков, будучи мельником, взял у барина в аренду водяную мельницу сроком на три года. Выплачивая за неё солидную сумму, 200 рублей в год, он, тем не менее, вскоре стал одним из самых зажиточных в селе мужиков.

На особом положении находились дворовые люди. Они не имели ни пахотной земли, ни своего инвентаря. Им выдавали денежное жалование и ежемесячный продовольственный паёк – месячину. Месячина для взрослого работника обычно составляла два пуда ржаной муки и полпуда крупы. Норма для подростков была в 2 – 4 раза меньше, а детям до трёх лет месячина вовсе не выдавалась. Размер жалования зависел от рода работ и от воли помещика. Так, у графа Г.И. Чернышёва наибольший оклад имел смотритель при гумне – 150 рублей, а меньше всех получала прачка – 10 рублей. Чертков, приняв имение, в 2 – 5 раз уменьшил жалование дворовым. Относительно высокий заработок, до 30 рублей, сохранился у того же смотрителя, у писаря, старшего конюха, садовника. Основной же массе работников стали выдавать по 4 – 6 рублей в год. Причём за одинаковую работу женщины получали в 1,5 раза меньше мужчин.

Преступления и наказания. Рекруты.

Помещики были наделены судебной властью над своими крепостными. Они имели право ссылать в Сибирь на поселение и каторгу «зловредных и не способных к исправлению людей». Однако чаще всего для наказания крестьян практиковалась публичная порка розгами и сдача в рекруты.

В 19 веке комплектование русской регулярной армии производилось на основании всеобщей рекрутской повинности, которую несли все податные сословия. Набор рекрутов проводился сначала по мере необходимости, а с 1831 года ежегодно. В мирное время крестьянская община должна была выставлять с каждых 1000 душ по 5 – 7 новобранцев в возрасте 20 – 35 лет. Поскольку срок службы был длительным (до 1855 года – 25 лет), рекрутская повинность была крайне тяжёлой для крестьянского хозяйства.

Кандидатуры рекрутов в сёлах определялись жеребьёвкой, однако помещик был волен изменить списки очередников, взамен одного отдать другого:

«Крестьянина Силиванова, возвратившего из рекрут сына своего, за внесение в пользу экономии 1000 рублей, разрешаю освободить от рекрутской повинности впредь до окончания текущей очереди, а потом опять он должен входить в жребий по очереди с прочими наряду». (Из распоряжений Черткова)

Александр Дмитриевич Чертков
Фото 1850-х гг.

Набор в армию крепостных крестьян освобождал их от крепостной зависимости. Кроме того, за каждого новобранца помещик должен был вносить в казну более 50 рублей на обмундирование и провиант. Из экономических соображений крестьян редко отдавали в солдаты «без зачёта». Как правило, для наказания провинившихся их сначала заносили в штрафные списки, и при очередном наборе в рекруты, прежде всего, сдавали тех, кто числился в этих списках.

Чаще всего крестьян наказывали за кражу господского имущества, в частности хлеба. В качестве примера приведём две выписки из распоряжений Черткова по Тагинской экономии.

«Пойманного в Сенькове с украденными из рыги тремя четвертями гречи старостина брата Гаврилу Миленина и соучастников в насыпке оной самого старосту Петра Миленина, молотильщика Дениса Савонина и рыжника Павла Рыкова, у которых также и при молотьбе выявилась недостача 14 четвертей овса, за такое злоупотребление для примера и в страх другим отдать в рекруты. Хотя такой поступок совершенно непростительный, однако я не желаю преждевременно потерять людей, посему предписываю порочных и ненадёжных людей этих от должностей отстранить и немедленно при сходке примерно наказать (розгами – И.К.), а украденную гречу и овёс взыскать непременно, хотя бы не сразу, но по возможности, не разоряя их семейств; и сверх сего записать их в штрафную книгу, дабы при будущих наборах все таковые шалуны неизбежно заменяли очередных честных крестьян. Также наказать и записать в упомянутую штрафную книгу и тех крестьян, у которых оказалось воровство при перевозке проданного хлеба». (Апрель, 1833 г.)

Трудно сказать, сколь эффективной была эта мера наказания, только уже через месяц в соседнем Тагино произошёл аналогичный случай.

«Тагинского старосты племяннику Фёдору Ильину за воровство из магазейна ночью господской конопли 11 пудов и сдачу оной тагинским же крестьянам Сергею и Ивану Иволгиным, при допросе сознавшимся, учинить всем трём при сходке примерное наказание с записью в штрафную книгу для отдачи в рекруты». (Май, 1833 г.)

Интересно отметить, что по отношению к конторским людям наказания не были столь строгими. Как-то у кассира Тагинской экономии Мальцева случилась большая неприятность: между ведомостями и наличностью оказалось значительное расхождение, около 300 рублей. Чертков пожурил беднягу, простил ему недостачу и, из-за нехватки в экономии грамотных людей, оставил на прежней должности, наказав быть «рачительней и осторожней». Прошло три месяца. И вдруг новая недостача, а через две недели ещё одна – всего 70 рублей. И тут выяснилось, что Мальцев стал прикладываться к чарке и что деньги из господской кассы исчезали не без его помощи. Барин был в гневе, приказал вычесть у кассира из жалования 70 рублей (не взыскивая, впрочем, прощенных ранее 300 рублей), а самого вместе с семьёй выпроводить из экономии «по пашпорту».

Учитель-землемер. «Пансионеры».

Справедливости ради следует отметить, что помещики, в большинстве своём, в той или иной степени заботились о своих крепостных. Насколько ими руководствовали нравственные понятия, трудно сказать, но с точки зрения экономической целесообразности это было просто необходимо. Крестьяне были собственностью помещика,  его рабочей силой, приносившей ему огромные доходы, и, хотел он того или нет, ему приходилось поддерживать их в «исправном состоянии».

Одним из признаков состоятельности крестьянского двора было наличие в нём лошади. На своих лошадях крестьяне не только возделывали собственную пашню, но и отрабатывали барщину, исполняли подводную повинность, поэтому помещик строго следил за тем, чтобы его крестьяне имели в наличии рабочий скот и инвентарь; безлошадным хозяйствам оказывалась помощь. Чернышёвы не скупились: например, чтобы поправить положение дел в своём рязанском имении, они за один раз купили для тамошних крестьян 87 лошадей с упряжью. Приходилось ежегодно помогать и тагинским крестьянам. Так, в 1833 году из барской конюшни им было отдано бесплатно 7 лошадей, а также куплено три племенных жеребца. Заметим, что после отмены крепостного права, к концу 19 века, когда процесс расслоения крестьянства заметно ускорился, треть крестьянских дворов в Тагино оказались безлошадными и лишь каждая четвёртая семья имела по 2 – 3 лошади. Похожая картина наблюдалась и в других сёлах.

Экономической выгодой диктовалась и забота о молодых семьях:

«Многие крестьяне, молодые вдовцы и бедные холостые рабяты неженаты. А девок взрослых хоть и много, но по вдовству и бедности женихов, замуж за них не выходят, отчего у таковых во время полевой уборки господского и собственного хлеба немалые есть упущения. Для сего нужно стараться соглашать их к бракосочетанию, доброю волею, и на сей раз всякому бедному крестьянину позволяю делать от экономии пособия: в строении ли, лошадях или другим чем можно». (Из распоряжений А.Черткова).

Ещё одной негативной особенностью деревни была полная неграмотность крестьян. В Тагинскую экономию и фельдшера, и писаря, и садовника, и даже бурмистра привезли из других мест. Если Чернышёвы, преисполненные великосветского высокомерия, считали излишним обучать крепостных грамоте, то Чертков, будучи человеком высокообразованным, был обеспокоен этой проблемой. Он дал указание своему землемеру Гуцеву обучать малолетних крестьянских детей чтению и письму. (Заметим, что земские школы на селе появились четыре десятилетия спустя). За свой счёт он отдаёт в учение ряд дворовых детей, которым исполнилось 11 – 12 лет:

«Мальчиков, которые в экономии находятся праздными и бесполезными, при случившейся оказии прислать в Москву для отдачи по мастерствам в разные учения на урочные года и на хозяйское содержание. Если отцы некоторых пожелают отдать своих детей в учение сами, то сие им не воспрещается».

На помещике лежала забота о безродных стариках и инвалидах. Как правило, им выдавалась богадельная месячина. У графа Чернышёва престарелые дворовые люди получали пенсии – от 10 до 60 рублей в год. При господском доме доживали свой век старые слуги, а также вольнонаёмные, много лет верой и правдой прослужившие барину. Последние пользовались у графа пансионом, т. е. находились на полном его содержании. Они получали ежемесячно по 17 рублей на чай, сахар и провизию, а также по 6 фунтов сальных свечей для освещения жилища. Помимо того, им выдавалось жалование до 200 рублей в год. Такая забота со стороны графа гарантировала «пансионерам» обеспеченную старость.

Подобное отношение к старикам было скорее исключением, чем правилом. Например, Чертков, приняв Тагинскую экономию, посчитал излишним выдачу пенсий дворовым людям. В денежном пособии было отказано даже одной из «пансионерок», некой госпоже Тузовой. Показательной является мотивировка этого решения:

«Не выданное за  истекший 1832 год жалование г-же Тузовой, 158 руб. 40 коп., судя по нездоровью ею, выдавать, кажется, ни на что не нужно, равно как и на будущее время, за исключением месячины».

Тузовая отписала барину, что месячного пособия в 17 рублей недостаточно для пропитания больной женщине. К чести Черткова, он вскоре отменил своё решение, восстановил «пансионерку» в правах, приставил к ней для ухода крепостную девку и распорядился, кроме прочего, «отпускать ей к чаю сливки и молоко, когда пожелает, ибо сия домашняя малость для неё одной счёта не составит».

По приведённым примерам можно судить об уровне жизни крепостных. Если даже месячного пособия в 17 рублей не хватало для нормальной жизни, то можно представить, как жилось дворовым, получавшим в месяц по 40 – 80 копеек. (Напомним, что 80 копеек стоил пуд ржаной муки). А ведь многие помещики своим крепостным вообще не выдавали никакого жалования.

Болезни и голод. Первая аптека.

Граф И.Г. Чернышёв, как известно, отличался своей оригинальностью, желанием удивить окружающих. И, действительно, в его тагинском имении было много такого, чего не было у соседей-помещиков: это и зимняя отапливаемая оранжерея, и крепостной духовой оркестр, и домовая церковь, и – что наиболее важно – частная аптека. После событий 1825 года и последовавшей затем смерти старого графа аристократический дух навсегда покинул эту некогда приветливую и уютную усадьбу. Закрылась домовая церковь. Не разливались более над тагинскими садами звуки знаменитого оркестра; «музыканские» трубы, рога и валторны наследники приказали продать. Что касается аптеки, то, при всей своей прижимистости, Чертков выделил средства на её содержание.

Высокая смертность среди крепостных крестьян, особенно от инфекционных болезней, вызывала вполне обоснованное беспокойство помещиков. Тем не менее, аптеки в те годы были редкостью; к началу 19 века во всех российских городах их было не более 200 – что уж тут говорить о сёлах.

Тагинской аптекой пользовались крестьяне из Тагино, Сеньково, Подоляни, Хутора. Заведовал аптекой подлекарь (фельдшер) – из крепостных. В его обязанности входило не только оказание медицинской помощи населению, но и сбор лекарственных растений для изготовления различных отваров и настоек. За свою работу он получал жалование – 30 рублей в год.

Мор был частым гостем в деревнях. В начале 1830-х гг. в центральной России распространилась холера, впервые проникшая из Индии в 1823 году. Несмотря на предпринятые меры (санитарные кордоны, 14-дневный карантин на границе с Курской губернией),  страшная болезнь перекинулась и на Орловский уезд. Зимой 1832 года, когда пик эпидемии уже прошел, холерой заболели жители Тагино. Встревоженный Чертков шлёт распоряжение:

«Строжайше предписываю подлекарю неусыпно делать больным возможную помощь. Если по роду свирепствующей болезни в своей аптеке не имеется лекарств, то тотчас таковые купить в Орле».

Однако возможности медицины тех лет были весьма ограничены. Только за первые 10 дней января 1833 года в имении заболело более 200 человек, 40 из которых умерло в течение недели.

Распространению инфекций в значительной степени способствовало невежество крестьян, несоблюдение ими простейших санитарных норм. Часто в больших крестьянских семьях вместе с больными укладывали спать здоровых детей, и те и другие ели из одной посуды; лечились же, как правило, «домашними» средствами. Всё это приводило к большой детской смертности. Случалось, из 8 – 10 детей в семье выживало двое – трое, а иногда умирали все.

Столь же частым в деревнях был голод. При низкой агротехнике любые капризы природы приводили к неурожаям. Так, в том же 1833 году до середины лета не было дождей. Местами от жары погорели хлеба. Прошедшие затем дожди, сопровождавшиеся ураганным ветром и градом, выбили много и без того слабых посевов. 28 июня в Тагино градом было уничтожено 400 десятин господской и крестьянской ржи. К середине зимы хлебные запасы у крестьян иссякли. Чертков пишет из Москвы управляющему:

«Донесение твоё от 10 января насчёт бедности крестьян крайне меня удивляет. Возможно ли вообразить, чтобы целая половина имения осталась с сих пор без хлеба».И далее он разрешает выдать в пищу голодающим крестьянам «гречишной мякины и по нескольку овса». Спустя три недели он шлёт дополнительное указание: «Желая сохранить в экономии сколько-нибудь ржаного хлеба на случай пособия во время приближающихся полевых работ, на продовольствие бедных крестьян, предписываю: всем дворовым людям только часть месячины отдавать рожью, а другую давать овсом, к чему вынуждает единственно всеобщий недостаток в хлебе». 

Примите отпускную обратно...

С расширением капиталистических отношений возрастал спрос на наёмный труд. При избытке рабочей силы помещики часть крепостных отпускали на отхожие промыслы. Как правило, это были дворовые люди, не обременённые тяглом. «Излишних людей, отягчающих бесполезно экономию, держать и кормить совершенно ненужно, – писал Чертков, – лучше отпустить их по пашпорту».

В тагинской экономии было немало случаев, когда дворовые, которым не находилось должности «по штату», вовсе отпускались на волю; причём Чертков не только не брал с крепостных выкупа, но, напротив, в ряде случаев сам оплачивал все судебные издержки. Так, весной 1833 года были отпущены на волю две дочери хуторского крестьянина Савонина. Обеих девочек барин забрал в Москву, но одна из них, младшая, приехала без документов. Чертков выговаривает управляющему:

«Наталья Савонина прислана тобою без копии с отпускной, без которой ни в каком месте ей жить невозможно, а потому предписываю тебе: по бедности отца ея и обременения большим семейством малолетних детей, немедленно данную отпускную на двух дочерей засвидетельствовать в орловском уездном суде и копию тотчас доставить ко мне, а денежную издержку, на совершение сего обряда необходимую, употребить из экономии».

Приведём ещё один пример. В 1832 году в тагинской экономии из-за низкой прибыльности были закрыты швейная и кружевная фабрики. В этой связи Чертков отдал следующее распоряжение:

«…Что касается до девок, в швейной и кружевной фабриках находящихся, то они остаются излишними тунеядцами без всякого дела, им вскоре присланы будут вечные отпускные. При этом и бывшие мастерицы уже не нужны. Одна из них, швейная, Агеева жена, остается на мужнином положении, а у второй, девицы Ирины Петровой, 41 года от роду, спросить, не желает ли она также иметь отпускную».

Признаться, при чтении этого документа возникло некоторое недоумение. «Не желает ли иметь отпускную…». Разве могла крепостная отказаться от свободы? Ещё больше пришлось удивиться, когда на глаза попался другой приказ: «Портной Иван Новиков, который был отпущен со всем его семейством в прошлом 1831 году вечно на волю, просит принять от него данную ему отпускную обратно, на что я согласен, а потому предписываю определить его к должности, к каковой будет способен, и по должности положить умеренное жалование, и хлеб всему семейству, как и прочим дворовым людям».

По мере чтения бумаг ситуация стала проясняться.

«Медник Фёдор Тарасов мною был отпущен по пашпорту, но так как он по слабому здоровью прокормить себя и свою семью не может, предписываю определить его вместо тяглового крестьянина в контору сторожем, положив ему умеренное жалование и хлеб всему семейству». (Из распоряжений за 1833 год).

Выходит, на вольных хлебах жизнь крестьянская не всегда складывалась благополучно – часто из-за болезни или неспособности найти своё место в другой, малознакомой среде, где надо было надеяться только на собственные силы. Как ни тяжело было под крепостным ярмом, а всё же барин не давал помереть голодной смертью.

Стало быть, Чертков по отношению к Ирине Новиковой поступил достаточно гуманно. Действительно, одинокой женщине пошёл пятый десяток лет, не за горами старость. За воротами экономии – неизвестность. Сможет ли она на воле найти свою счастливую долю? Право выбора барин предоставил ей самой, и тем самым он вызывает к себе уважение.